Я могу уверенно разговаривать и торговать в обществе коллекционеров, любителей антиквариата и изящных искусств. Я знаю, что дебютная карточка Микки Мэнтла в идеальном состоянии стоит в два раза дороже, чем такая же карточка Джо Ди Маджо, а автограф Кастера гораздо ценней автографа Роберта Ли. Могу за секунду узнать картину Сутина и объяснить, как на его конструктивное применение цвета повлиял Сезанн, а потом с той же легкостью беседовать о влиянии Буше, жившего в XVIII веке, на обнаженные фигуры Модильяни, творившего на столетие позже. Я способен объяснить разницу между провенансом — историей владения произведением искусства — и происхождением — информацией о месте, где был найден древний предмет. Могу компетентно рассуждать о различиях между кольтом, который взял с собой в свой последний бой техасский рейнджер Сэм Уокер, и тем, который был у Рузвельта на холме Сан-Хуан[9]. Я знаком с большинством крупных игроков на Восточном побережье, знаю, на какие мероприятия ходить и кому доверять.

Мое неофициальное образование завершено.

Я готов работать под прикрытием и гнаться за сокровищами.

И летом 1997 года мне представился первый шанс.

Шоссе Нью-Джерси Тернпайк, 1997 год

Контрабандисты прибыли за двадцать минут до назначенного срока.

Наша команда наблюдения уже была на месте и смотрела, как они въезжают на стоянку у пункта сбора оплаты рядом со съездом 7A — на полпути между Филадельфией и Нью-Йорком. Парковка была переполнена тайными агентами. В пикапе двое рабочих ели сэндвичи из Blimpie, женщина со стаканчиком кофе разговаривала по таксофону, а за столиком для пикника расположилась пара с обедом из Burger King. Внутри темного фургона с затененными окнами двое сотрудников снимали на видеокамеру место встречи всего в шестидесяти метрах от шоссе. О том, что контрабандисты припарковали свой серый «понтиак» и нашли столик, мне сообщили по мобильному телефону. Я и испаноговорящий агент Анибал Молина сидели в нескольких километрах оттуда в арендованном бежевом «Плимуте Вояджере». Мы прикрепили к телу микрофоны, спрятали оружие под сиденье и поехали.

В этот солнечный и ветреный сентябрьский день ФБР охотилось за сокровищем из Южной Америки: изысканной золотой пластиной, элементом убранства короля индейцев моче (мочика). Семнадцать столетий пластина покоилась в похожей на соты гробнице в пустыне на побережье северного Перу, пока в 1987 году на нее не наткнулись расхитители могил. После этого след ее терялся. Это был самый ценный пропавший артефакт во всей стране, и преступление не давало покоя археологам и правоохранителям в обеих Америках. И вот двое смуглых контрабандистов из Майами, с которыми мы договорились встретиться на парковке, предлагают продать пластину за миллион шестьсот тысяч долларов. Я не мог всерьез поверить, что они ее достанут. Мне казалось, что это просто подделка или обман: в конце концов, речь о величайшей золотой реликвии двух континентов.

Преступники поприветствовали нас блеском солнечных очков и крокодильими улыбками. Мы пожали руки и сели за столик. Говорить начал старший, — это хорошо, потому что на него в ФБР уже есть толстая папка. Денис Гарсия, латиноамериканского происхождения, пятьдесят восемь лет, вес сто два килограмма, рост метр восемьдесят, глаза карие, волосы седые, продавец сельскохозяйственной продукции в Южной Флориде, промышляет контрабандой древностей. У Гарсии не было судимостей, но ФБР подозревало, что он начал заниматься этим нелегальным делом еще в конце шестидесятых, когда жил в Перу и научился торговать искусством доколумбовой Америки.

— Орландо Мендес, мой зять, — представил Гарсия своего партнера, мускулистого пуэрториканца. Тот был на двадцать пять лет моложе и на полголовы ниже.

Мы снова пожали руки, и я представился агентурным псевдонимом: Боб Клэй. Мендес нервно заерзал. Гарсия был профессионалом, полностью в теме, и сразу перешел к делу.

— Деньги при себе?

— Деньги не проблема, если у вас есть пластина.

— Доставим, когда окончательно договоримся. — Гарсия снова переключился на деньги. — Она будет стоить один запятая шесть.

— Как и договаривались, — не моргнув глазом ответил я. — Но мне нужно подтвердить подлинность. Ее должны увидеть и осмотреть мои эксперты. Когда это можно сделать?

— Через пару недель. У нас есть знакомый в панамском консульстве. Он ее привезет.

— Как с таможней?

— Не вопрос, — махнул рукой Гарсия.

— А можно поподробнее? Как пластина оказалась у вашего знакомого?

Гарсия начал рассказывать заранее заготовленную историю, которая должна была придать атмосферу законности продаже перуанского национального сокровища на парковке у шоссе. Я кивнул, изображая, что впечатлен «провенансом», позволил ему договорить, а затем сменил тему. Мне надо было, чтобы он под запись признал, что сознательно нарушает закон. Это будет очень важно, если получится довести дело до суда.

— Это щекотливое дело, — мягко заметил я.

— Да, так и есть, — кивнул с пониманием Гарсия.

— При перепродаже придется вести себя очень осторожно. Очевидно, в музей она попасть не может?

Мой собеседник только развел руками, как будто говоря: «Само собой».

Тут первый раз в разговор вмешался Мендес, который до этого крутился на стуле.

— А почему вы так уверены? — быстро и напористо сказал он. — Откуда вы знаете, что нельзя привезти пластину в США?

Прежде, чем я ответил, он разразился новой тирадой:

— Откуда вам знать? Откуда вам знать?

Я ответил так, как будто делал это сотню раз:

— Уж поверьте, я все проверил. — Надо было на этом остановиться, но Мендес, видимо, не был убежден, и я добавил: — Я адвокат.

На это возразить было нечего, но я тут же пожалел о своих словах. От такой лжи всегда один вред, а говорить, что ты юрист, особенно глупо. Преступники легко это проверят, а в суде такое заявление может вызвать проблемы.

Мендес подвинулся вперед и задал еще один вопрос:

— Боб, поймите меня правильно, но я должен спросить.

Было видно, что он нервничает, хоть он и не опускал взгляд. Несложно было догадаться, какие слова последуют дальше. Мендес верил в старую сказку, что по закону тайные сотрудники якобы обязаны говорить правду в ответ на прямой вопрос.

— Боб, вы легавый?

— Я нет. А ты? — перешел в наступление я.